— Но почему обязательно противник?
— Потому, что ради простого космика никто не станет изымать из центрального компьютера его данные. Такого вообще еще не случалось на моей памяти! — Комодор с ожесточением стукнул кулаком по ручке кресла. — И инженерная служба утверждает, что это вообще невозможно! И этот неизвестно кем подосланный агент на одном из наших рейдеров! Только этого сейчас не хватало.
— Разве нельзя связаться с капитаном и попросить его без шума ликвидировать Крайнова?
— Во-первых, линии космической связи можно прослушать, во-вторых, в таком случае мы вообще никогда не узнаем, кто его подослал.
— Кто же еще, кроме Тетрасоюза?
— Тетрасоюз? — Комодор усмехнулся. — Если бы это был Тетрасоюз, я бы не шевельнул и пальцем. Все намного серьезней, Арнс. Вот уже четвертый год, как мы обнаружили, что внутри империи действуют агенты не известной нам организации. До сих пор мы не смогли даже выяснить ее название, не смогли поймать и обезвредить ни одного ее сотрудника. Это при нашей-то сети осведомителей! Происходит нечто такое, чего я не могу даже объяснить. Возможно, этот человек на «Рендболле» — первый за эти годы шанс хотя бы узнать, что собой представляют наши ПРОТИВНИКИ.
— Кого ты собираешься послать на «Рендболл»?
— Нашу лучшую группу. Они должны действовать крайне осторожно и подготовиться к любым неожиданностям. Пусть сразу не раскрываются, осмотрятся, оценят обстановку. Крайнов чрезвычайно опасен, мы не можем допустить здесь прокола. Необходимо выяснить, кто за ним стоит.
— Вы сами проинструктируете оперативников?
— Нет. Пусть этим займется Никольский. Никто не должен догадаться о том чрезвычайном значении, которое имеет для нас эта операция. Если правительственные службы получат о ней информацию — поднимется скандал похлеще того, который разразился в связи с делом Ренца.
Глава 5
Для узника время течет медленно, и я мог себе позволить неторопливо обдумать все странные вещи, приключившиеся со мной за последние месяцы. Чего стоит, к примеру, история с датой рождения в моей карточке? Если Гагаров ее выдумал — то зачем? Если нет, то почему я об этом ничего не знаю? Хотя карточка личного учета никогда не выдается на руки, должны же были раньше обратить внимание на такой ляп! Нынче две тысячи триста сорок шестой, и выходит, если верить карте, я родился триста лет назад, в две тысячи восьмом… Что-то мне эта дата напоминала. Что-то чрезвычайно важное, и мне никак не удавалось вспомнить — что именно. События до двадцать восьмого года помнил отлично. Лицей космонавтики на Земле, общежитие, лица студенческих друзей. Долгие политические споры по вечерам о национальной независимости, об интервенции Комора, не знающего предела для собственных аппетитов. Но дальше в памяти провал — словно наглухо закрытая дверь… За ним лишь лица незнакомых людей, обрывки непонятных фраз…
Конечно, это все шуточки гипноблока. Насилие над человеческой психикой не проходит бесследно. Узнать бы, кто мне его поставил… после того как я потерял сознание в подземельях Лимы. Прошло не меньше шести часов, прежде чем я вновь обрел контроль над собой. Многовато для простого сонара. За это время могло произойти все что угодно… И опять мои мысли, в который уж раз, вернулись к Илен.
Видимо, мне никогда теперь не удастся избавиться от этого воспоминания…
Я видел се обнаженной в своем гостиничном номере, когда побежденная наконец моими ласками, она не смогла уже скрывать ответной страсти. Хотя, надо отдать ей должное, старалась оставаться простой статисткой до самого последнего момента.
Словно хотела подчеркнуть, что ни на что большее, кроме ее обманом полученного тела, я не имею права…
Теперь эта сцена приобрела надо мной странную власть. Я вновь видел лицо Илен, за минуту до того, как она повернулась, открыла дверь и молча, навсегда ушла из моей жизни. Лицо ее чуть заострилось, чуть смазались его черты, удлинились волосы — сейчас это было лицо другой женщины. До боли знакомое и незнакомое — одновременно. Я видел ее так ясно, словно она стояла тут, в моей замусоренной железной клетке.
Оля взглянула на меня перед тем, как выйти, и от ее василькового взгляда мной овладело необъяснимое оцепенение. Полусон-полуявь. Воздухопроводы работали плохо, и затхлый, пахнувший горелым пластиком воздух донимал меня даже во сне. В конце концов я окончательно проснулся от вони. Пахло чем-то едва ощутимым, отвратительно мерзким, но не горелым пластиком. Самым неприятным показалось то, что запах был мне определенно знаком, но я никак не мог вспомнить, что он должен означать. Хотя в минуту пробуждения на какую-то долю мгновения мелькнула и пропала странная мысль о том, что я совершенно точно знаю все об этом запахе. А потом, проснувшись окончательно, ничего не мог вспомнить. Опять гипноблок?
И тут я почувствовал, что дело здесь совсем не в гиплоблоке…
Двенадцать витязей, стоя спиной к спине у скалы, высокой и узкой, отражали атаку. Они стояли здесь давно и рубились яростно. Им некуда было отступать, потому что позади была отвесная скала, а на ней замок, который они охраняли…
Битва продолжалась долго. Слишком долго. И усталость я чувствовал такую, словно стоял среди них…
Картина казалась яркой и сочной, будто я ощущал на себе самом всю тяжесть этой битвы. Неумолимый натиск врагов и безмятежность… Самое непонятное — безмятежность. Потому что в их сердцах не было ни ненависти, ни горечи. Я знал это совершенно точно, как и то, что битва уже проиграна и враги через несколько бесконечных минут ворвутся в замок, переступив через наши поверженные тела. И это ничего не меняло, значение имела лишь сама битва, лишь то, по какую сторону скалы стоял каждый из нас…
Сталь звенела от ударов, и искры, голубые, яркие, вместе с каплями нашей крови падали в траву, оставляя на ней несмываемый след…
Замерев, я всматривался в эту, не имеющую отношения к данности картину.
Но наваждение уже отпускало, таяли стены замка, похожие теперь на разорванные ветром клочья тумана. В последний миг мне показалось, что остатки видения уходят сквозь многометровую титанитовую стену корабельного борта, не ощущая преграды. И оттуда, им навстречу, тянутся длинные лучи звезд…
Окончательно я очнулся от гулкого удара, потрясшего корпус «Рендболла».
Казалось, гигантская металлическая туша корабля содрогнулась всем своим нутром.
Характерный протяжный вой тормозных и поворотных двигателей, скрежет металла от переходных причальных тамбуров означали, что к нам прибыли гости.
Встреча в космосе с другим кораблем не такое уж частое событие. Но сколько я ни прислушивался, толстенные переборки не донесли до меня больше ни единого звука.
Утром стюард, подавая завтрак, тихо прошептал: «Ночью пришел рейдер из Лимы. С вами хотят говорить. Тайные люди — очень важный беседа».
Больше мне ничего не удалось узнать, несмотря на все старания. Стюард лишь прижимал палец к губам да кивал на неработающие телесканеры, словно не он сам в прошлый раз сказал мне о том, что они неисправны. Выскальзывая за дверь, он шепнул лишь одно слово: «Ждите!»
Одетый в новую, недавно выданную форму, начальник службы безопасности «Рендболла» лейтенант Лоуэлл сидел в своем кабинете один и, пощипывая верхнюю губу, усы на которой все никак не могли занять отведенное им в мечтах место, читал новый, только что полученный из центра приказ. Приказ пришел нарочным с рейдера, и поскольку такого никогда еще не случалось, Лоуэлл читал приказ старательно, как криптограмму, желая уловить скрытый между строчками смысл.
Но то ли такого смысла не было вообще, то ли у Лоуэлла не хватало для этого опыта, ничего, кроме банальнейших казенных фраз, извлечь из документа ему не удавались.
«Вам предписывается… Обеспечить необходимую секретность… Предоставить полную самостоятельность… Поступаете в распоряжение…»
— Я им что, кукла? — спросил Лоуэлл, обращаясь к письменному столу, на что тот, естественно, ничего не ответил. Тогда лейтенант решительно встал и прошелся по кабинету, все убыстряя шаг. В голове почти мгновенно сложился отличный план предстоящей операции, не той, которая предписывалась ему приказом, а придуманной самостоятельно и предназначенной обеспечить полную ясность происходящего для него лично.