Риск и романтика дальнего поиска постепенно отходили на задний план. Кому интересно водить рейсовые корабли по одному и тому же маршруту, на котором известна каждая остановка, каждый «случайный» астероид? Пилотов кораблей требовалось все меньше, количество членов экипажей неуклонно сокращалось, места людей занимали автоматические устройства, и все труднее становилось поступить в школу второй ступени при Космическом институте. Федерации требовались совсем другие специалисты. Но он не послушался мудрых советов и провалился на вступительных экзаменах. Это было первым разочарованием. Большинство мальчишек в этой ситуации начинали подыскивать специальность попроще. С ним этого не произошло.

Именно тогда он первый раз всерьез задумался над тем, что, собственно, привлекает его в специальности звездолетчика. Не форма, не престиж, не слава, даже не возможность самостоятельно управлять кораблем. (Кстати, уже тогда он прекрасно понимал, что это попросту невозможно.) Его привлекали чужие неисследованные миры, острова, на которые не ступала нога человека, звездные острова.

Может быть, причиной всего был маленький астероид, на котором он родился?

С детских лет родной мир казался ему кораблем, плывущим среди звезд. Он подал заявление в Управление внешних поселений, в Школу инспекторов. Эта специальность, после капитанов кораблей дальней разведки, казалась ему заслуживающей наибольшего внимания.

Единственная такая школа находилась в столице Федерации. Кому там нужен мальчишка с далекой периферийной колонии? Его родители никогда не бывали на Земле, он сам видел ее лишь в видеофильмах. Сначала над ним добродушно подсмеивались, говорили о том, что чудес не бывает, что для поступления в такую престижную школу нужна соответствующая протекция, что на Земле хватает своих мечтателей, без него как-нибудь обойдутся… Но, когда с очередной почтой пришло уведомление о том, что его документы приняты к рассмотрению, насмешки почему-то стали лишь злее.

После целой программы специальных тестов и обследований из столицы пришло приглашение принять участие в конкурсных экзаменах. Так он стал абитуриентом.

Это слово казалось ему всего лишь ступенькой. В абитуриенты принимают не всякого. Рано или поздно абитуриент становится курсантом — так он думал тогда.

Ему пришлось выдержать целый бой с родными: они наотрез отказывались дать согласие на его участие в конкурсе, но Роман умел добиваться своего, и в конце концов рейсовый звездолет унес его к неведомой и далекой Земле.

Затем была посадка на поясном космодроме, пересадка на рейсовый челнок Калипсо — Марс — Земля и авария, навсегда перечеркнувшая все его мечты и планы…

Долгие годы лечения, искалеченная психика, клаустрофобия — диагноз медицинской комиссии, заставивший его навсегда расстаться с мечтой о дальнем космосе.

Домой он так и не вернулся. Жизнь потеряла для него свои яркие Краски. Желания бросить якорь, найти себе спутницу жизни, определиться так и не возникло. Не получив определенной специальности, не закончив школу второй ступени, он начал скитаться с планеты на планету. Меняя один освоенный мир за другим, подыскивая случайные, временные работы, соглашаясь на любые условия… Постепенно он превратился в постоянного пассажира, в парию без образования и без специальности. Три года были безвозвратно потеряны, время для поступления в школу второй ступени упущено, дорога к его заветной мечте, как ему казалось, полностью утрачена. И вот тогда на Фредосе он встретил Глебова… Человека, вновь подарившего ему надежду… Глебов знал старинную китайскую систему тренировки психики, способную вернуть искалеченному человеку здоровье, закалить его, сделать сильнее.

Она многое могла, эта странная система… Глебов сделался его учителем и за четыре года полностью вернул Роману здоровье.

Что-то, впрочем, осталось. Какие-то смутные видения, сны, обрывки странных воспоминаний или следы былых галлюцинаций. Роман не мог бы ответить на этот вопрос, возможно, поэтому он инстинктивно избегал полного медицинского обследования и искал обходные пути, ведущие к цели.

Догадывался ли об этом Глебов? Знал ли, что для Романа то, чему сам Глебов посвятил всю жизнь, всего лишь средство? Скорее всего, он надеялся только на время. Постепенно, исподволь в Романе нарастал протест. Он не собирался посвящать свою жизнь планам Глебова, и в конце концов разрыв стал неизбежен. Оба понимали это, хотя еще не родились окончательные слова, да и не было в этом необходимости для двух людей, ощущавших само движение мысли.

Он услышал шаги учителя за целый квартал. Конечно, не сам звук. Он словно видел со стороны, как учитель проходит в эту минуту мимо автомата с экспресс-завтраком, видит брошенную им обертку и осуждающе покачивает головой.

Глебов выглядел уставшим и сильно постаревшим, хотя с момента их последней встречи прошло не больше года. Черты его лица обострились, и под тонкой пергаментной кожей проглядывала нездоровая синева. Сколько ему может быть лет? Семьдесят? Сто? Спрашивать о возрасте старшего считалось неприличным.

Роман и в этот раз сдержался, не начинал разговор. А Глебов будто испытывал его терпение: упорно молчал и смотрел в сторону, словно не замечал сидевшего на скамье Романа.

В конце концов Роман не выдержал и начал оправдываться. Чувство вины перед учителем за то, что он не выполнил его рекомендаций, не спросил даже совета, а просто известил о своем решении, оказалось сильнее вежливости.

— Я не мог поступить иначе. Понимаешь, это мой последний шанс. Такие экспедиции бывают раз в столетие! Я должен хотя бы попробовать. Может быть, повезет, бывают же случайные невероятные удачи! Вдруг мне повезет?

— Да? Что ж, возможно.

— Ты не прав, нельзя больше ждать, больше я так не могу, ты научил меня многому, дал надежду, пять лет я ждал и работал, пять долгих бесконечных лет, и вот теперь ты против…

— Разве я что-нибудь сказал? Я вообще сижу молча. Сижу и слушаю твой детский лепет. Я даже не возражаю.

— Разве обязательно возражать? Я же вижу — ты против!

— Какое это, в конце концов, имеет значение, раз ты уже все решил без меня?

— Я должен был хотя бы отдать заявление на участие в этом конкурсе! Я узнал об открытии конкурса с опозданием, и у меня не оставалось времени для того, чтобы связаться с тобой. Однако никто не мешает тебе запретить мне поединок. Ты мой учитель. До начала соревнований еще двое суток. Ты очень спешил и успел. Чего же ты ждешь? За что меня упрекаешь?

— Я ничего не могу тебе запретить. Особенно теперь. «Каждый человек, становясь самостоятельным, сам принимает решения и сам отвечает за их последствия…»

Это была ритуальная фраза. Фраза прощания. Глебов отрекался от него, и теперь он оставался один. Совершенно один. Роман почувствовал холодное отчаяние и вместе с тем незнакомое раньше упорство. Если нужно заплатить даже такую цену — он ее заплатит. В конце концов, даже учение КЖИ всегда было для него только средством.

Холодный ветер, перепрыгнув через ограду парка, помчался вдоль аллеи, неся перед собой волну сухих шуршащих листьев, и, не долетев до скамейки нескольких метров, бессильно бросил им под ноги пеструю охапку.

Глебов поднялся, повернулся к Роману и посмотрел на него внимательно. Вгляделся так, словно хотел надолго запомнить его черты.

— Я всегда знал, что рано или поздно это случится. Что ты уйдешь к своим звездам. Но я надеялся, это будет не так быстро и ты, по крайней мере, закончишь курс. У тебя настоящий талант, он встречается слишком редко. Иногда мне даже казалось, что в детстве кто-то с тобой занимался, некоторые реакции оказались чрезмерно развиты, Есть качества, которые не могут быть врожденными, их можно достичь только с помощью специальных тренировок.

— Почему же я ничего не помню об этом?

— После аварии часть твоей памяти оказалась закрытой, психологические реакции, связанные с этой изолированной областью, ненормально болезненны. Все это напоминает искусно поставленный гипноблок с хорошей защитой. Проникать в него слишком опасно, я надеялся, что позже, когда ты до конца овладеешь системой и сможешь полностью контролировать собственную психику, ты сам справишься с этим.